Жизнь ни за что. Книга первая - Алексей Сухих

Родители Оли наблюдали за возбуждённой и радостной дочерью.

– Она совершенно счастливая с этим Сугробиным, – сказала мама, – смеётся, веселится. А как пела сейчас!? Сама страсть.

– Дай-то Бог, – ответил отец, – я так хочу, чтобы к нашей девочке вернулась обыкновенная жизнь.

В общежитии ребята привыкли к постоянному отсутствию Леонида и только подшучивали, чтобы он их на свадьбу не забыл пригласить. Лёнька отговаривался, но на зимние каникулы предложил Оле поехать с ним и познакомиться с Иваном Макаровичем и мамой Тиной. Она нашла предлог и отказалась. Он не обиделся…

Сугробин – студент четвёртого курса в доме у родителей выпивал за ужином стандартную четвертинку с отцом после бани. Банька удалась. Мама Тина изготовила пельмени и сидела вместе с мужиками за столом, слушая их беседу, а может быть, думала о чём-то своём.

– Хороша банька получилась, отец! Приятно выпить.

– Слава Богу. И хлеб есть, и рюмка водки после бани, – Иван Макарович зацепил вилкой жареный пельмень. – Люблю жареные пельмени. Спасибо матери.

– Да, мама. Спасибо за пельмени.

– На здоровье. Кушайте, ещё поджарю

– Идёт учёба-то. Не бросишь?

– Не брошу, отец. Не беспокойся.

– А жениться когда будешь?

– Какая ещё женитьба, – вмешалась мама Тина. – Вот закончит, тогда пусть и думает. Внуки у тебя уже есть, чего надо. Не дури, старый.

– Чего не дури! Рано женится, рано дети пойдут. Сам ещё молодой будет и дети большие. Родители и дети друг другу помощники. Я вот какой ему помощник. А он на ногах пока не стоит – помогать бы надо.

– Спасибо, отец! Но у меня всё в порядке. Сейчас полтора месяца работал, на мелочи хватит.

– Ладно. Но всё-таки жену подбирай, пока всех девок другие не разобрали.

Свою мечту о посещении родных мест Петра Ильича Чайковского Сугробин и Бельская осуществили через год после задуманного. Они успешно сдали все зачёты и за неделю до сессии ушли в поход. Были первые дни июня. В сквере у оперного театра цвели сиреневые аллеи и среди них белыми парусами блестели яблони. От речного вокзала на просторы России уходили белоснежные лайнеры. Но сезон ещё не вышел в максимум, и с местами на теплоходы было спокойно.

– Слушай, Бельская! Ты плавала на теплоходах по рекам раньше?

– И не один раз. Школьницей с мамой, папой. До Ростова на Дону, до Астрахани.

– Везёт же людям. А я пацаном проплыл с отцом километров двести по Волге на открытой палубе и по – настоящему только сегодня поплыву первый раз.

– Значит у тебя всё впереди. Как хорошо быть молодым! Что ни день, то новые открытия и всё в первый раз.

– Да, моя милая. Я готов всегда встречать новое, кроме одного.

– Чего же?

– Я не хочу никаких новых женщин. Никого, кроме тебя. Пусть ты будешь для меня не изменяющейся и всегда новой.

Они сидели на лавочке, на берегу перед вокзалом в ожидании посадки. Лёнька сказал свои давно выношенные слова и смотрел на Олю. Она повернулась к нему и посмотрела долгим любящим взглядом. Она не давала ему говорить о совместном будущем и всегда уводила его начинания в сторону и боялась таких слов. «Оля, Оля! – говорила она иногда самой себе. – Что же ты делаешь? Ты так глубоко завлекла этого хорошего и ничем перед тобой не виноватого человека и готовишь ему непонятную для него разлуку. Он же не простит после этого ни одну женщину на своём пути. Надо поскорее придумать что-нибудь, и расстаться. Расстаться!?» Но сил для расставания у неё уже не было. Незаметно для самой Сугробин стал её неотъемлемой частью, был всегда в её мыслях. И любовь цвела в её душе. Они не часто встречались и были вместе, но какая была любовь в эти редкие встречи. Ей и не представлялось, что это будет прекращено по её обету. Ей не хотелось думать об этом. И Леонид как будто бы понимал её тайные думы и не затрагивал её разговорами о будущем, хоть на четвёртом курсе свадьбы шли одна за другой. «Ты моя, сказать лишь могут руки», – повторял он Есенинские слова, освобождая её от лишних одеяний. И ей было хорошо и плохо одновременно. И она была внутренне благодарна ему за его не многословие. И вот свершилось то, чего она боялась. Он заговорил о вечном. Она смотрела на Сугробина и понимала, что правдивее слов она не слышала и не услышит. Он был готов любить её всегда. Но ответить она не могла. Только обняла и поцеловала, прошептав —

– Не торопись говорить. Помни – Лермонтов сказал, что «вечно любить невозможно…» И услышав по радио приглашение на посадку, весело вскочила с места, – а вот и наш крейсер готов принять нас на борт. Побежали.

В лёгком голубом платье, расклешённом внизу, Оля крутнулась на полтора оборота, и юбочка взлетела вверх до пояса. Сугробин подхватил девушку на руки и прокрутился вместе с ней. Он тоже был одет по-летнему. В лёгких белых брюках и белоснежной рубашке Леонид был как зайчик перед зимой. И всех вещей у них было на двоих только лёгкий саквояж, где лежали его куртка, бритва с фотоаппаратом, Олина кофточка и сумочка с макияжными принадлежностями. Путешествие планировалось на две ночи на теплоходах и один день в Воткинске. Юные путешественники бегом пробежали по лестнице на причал и ступили на борт двухпалубного красавца. Волга и Кама обновили пассажирский флот и на смену дореволюционным колёсным пароходам с длинными скамейками на главной палубе для «чёрного» люда и купеческой роскошью верхней палубы, пришли двухпалубные и трёхпалубные современные лайнеры с уютными каютами наверху и такими же уютными ниже. Был социализм, и классовое различие старательно размывалось. Господ не существовало, и все были товарищи. Товарищ сталевар мог жить по соседству в каюте с товарищем министром или товарищем академиком. Была разница в цене между палубами, но незначительная. Под главной палубой в каютах вместо окон стояли самые настоящие иллюминаторы, за которыми плескалась вода. Цены на билеты в начале сезона были снижены и студенты Оля с Леонидом разместились в двухместной каюте на верхней палубе. Над ними была только капитанская рубка с рулевым и радиорубкой.

– Как прелестно! – воскликнула Оля, когда они вошли в каюту.

Сугробин кинул саквояж на диван и обнял девушку.

– У нас будет путешествие любви.

– Обязательно. Мне так радостно, я хочу веселиться, петь, бегать и прыгать. Давай выпьем шампанского!

Они вышли в ресторан. Официантка в белом накрахмаленном передничке открыла холодильник и налила два фужера прохладного «Советского шампанского», шипучего и очень вкусного напитка. Вино практически ничего не стоило. Власти воспитывали в населении отвращение к водке и «барматухе» и отдавали шампанское почти за ничего. Сугробин навсегда сохранил воспоминание о шампанском того времени и считал его самым лучшим из всех шампанских вин, которые ему привелось выпить в будущем. Даже французское шампанское по его мнению, уступало Советскому шампанскому пятидесятых годов. Оля и Леонид, не присаживаясь, дотронулись бокалами и пригубили. Теплоход мягко отодвинулся от причала и пошёл вверх по реке на разворот. Радио транслировало традиционный марш «Прощание славянки» Леонид обнял Олю за талию и они, улыбаясь смотрели друг другу в глаза и медленно пили прохладный шипучий напиток. А выпив, поцеловались. Поцелуи на людях в то, зашоренное для проявления чувств, время, были редки.

– У вас что, свадебное путешествие? – спросила официантка.

– Очень даже свадебное, – опередив Леонида, сказала Оля. – И мы намерены веселиться. И схватив Лёньку за руку и увлекая его за собой, бегом побежала на палубу.

Теплоход развернулся и пошёл вниз по течению красавицы Камы. И уже через несколько минут нырнул под железнодорожный мост, по которому над ним громыхнул проходящий поезд. Наступал вечер. Пассажиры, заполнившие теплоход разве что наполовину, выпили отвальный посошок и начали выползать из кают на палубу. Оля с Леонидом уже прошлись по верхней палубе от юта до бака с обоих бортов. Спустились на главную палубу и обследовав её, вернулись на верх. На корме под навесом стояли плетёные кресла и диваны. Оля уселась в кресло и сказала-

– Хочу озорничать.

– И вышли из кают, на палубу, на ют, четырнадцать английских моряков… Идут они туда, где можно без труда найти себе и женщин и вина…, – пропел Леонид.

– Опять про женщин и вино, – сморщила носик Оля. И чего у мужиков на уме только вино и шальные бабы. Секс без любви это что-то несуразное. Я не представляю, что могла бы обнимать тебя, не зная кто ты и что ты чувствуешь, обнимая меня.

– Но портовые девушки не занимаются любовью. Они работают и что их осуждать.

– А я и не осуждаю. Я мужиков не понимаю. Напьются и лезут на всё, что шевелится.

– Что-то мы не туда, Оленька. Ты моя любовь и я весь для тебя, для твоей радости.